– У неё были волосы двух цветов? Рыжие и чёрные? Да?

– Она велела мне передать тебе две вещи. Ты слушаешь меня?

– Да… да, – медленно выговорил Эд. Его руки судорожно стискивали плечи роолло, но ни он, ни она этого не замечали.

– Она сказала: то, что ты делаешь, делай быстрее, потому что снова родился Тот, Кто в Ответе за всё.

Эд отпустил её.

– Что?..

– Она велела напомнить: в каждое поколение. Они приходят в каждое поколение. Пришёл новый, это значит, что твоё время подходит к концу, – добавила роолло, и Эд кивнул, чувствуя, как её слова проникают в его мозг и кровь, как разъедают его, подобно медленному яду, – так, как разъедали всегда.

– А второе? – спросил он. – Ты сказала, есть ещё второе…

– Да. Ещё она велела сказать: теперь можно. И сделать вот это.

Она поднялась на цыпочки, и Эд только теперь заметил, насколько она ниже его – едва достаёт макушкой ему до плеча. И она так долго, так бесконечно долго тянулась к его губам, что он мог дюжину раз оттолкнуть её и дюжину раз схватить и прижать к себе, но он просто ждал, стоял неподвижно и ждал, что ему отдадут то, чего он когда-то так хотел.

«Теперь можно», – сказала Алекзайн голосом девушки-роолло и поцеловала его губами девушки-роолло, её полными тёмными губами, потрескавшимися от ветра и вечных дорог.

Эд не остался в городе на эту ночь. Он вышел из Сотелсхейма через западные ворота и пошёл вниз по холму, туда, где по всей долине среди полей раскинулись деревеньки и хутора, кормившие жителей города. Сейчас почти все крестьяне веселились в Сотелсхейме, и долина лежала под вечерним небом молчаливым тёмным полотном, изредка поблескивая огоньками пастушьих костров.

А город пылал. Солнце уже село, но Сотелсхейм сам стал на эту ночь солнцем, сияя тысячью разноцветных огней. Эд шёл по дороге вниз, не оборачиваясь, до тех пор, пока шум и пьяное веселье города не перестали гнаться за ним по пятам. Когда он достиг подножия холма, стало совсем тихо, только шуршала трава да скрипела где-то дворовая калитка на ветру. Немного в стороне от городской стены возвышался пригорок, отведённый под пастбище. Там сейчас было пусто; Эд взобрался туда, ступая по упругому ковру короткой травы, и только тогда посмотрел на город.

Очертания башен в фиолетовом небе – будто бесчисленные клыки древнего чудовища, в пасти которого нашли приют многие тысячи людей. Чудовище давно умерло или впало в вечный сон, и эти клыки не грозили тем, кто находился внутри, но служили грозным предупреждением каждому, кто решался помыслить о том, чтобы причинить им вред. Сотелсхейм, Город-На-Холме, называли также Градом Тысячи Башен, хотя на деле их было, конечно, гораздо меньше – порядка полусотни на внешней стене и вдвое меньше на внутренних. Но эти башни, длинные и острые, были неприступны – триста лет стояли они, и триста лет никто не мог взять их штурмом. Сотелсхейм был самым безопасным местом на земле. Сотелсхейм был вечен.

Эд нашёл взглядом шпили замка с тенями реющих знамён, различимых даже в сумерках. Замка, где сейчас веселится знать, громогласно смеётся конунг, скрипит зубами Лизабет Фосиган и сидит, еле сдерживая стоны, её новообретённый муж. Стена, за которую так трудно пробраться тому, кто не родился за ней, и из-за которой потом невозможно выбраться.

Эд сел на землю, ещё хранившую дневное тепло, и провёл ладонью по колючему травяному ковру.

«Эвентри. Она сказала – в Эвентри. Неужели снова…»

Пальцы медленно сжались, сгребая горсть сухой земли.

«Так вы всё-таки живи, моя леди. Живы до сих пор».

Эд Эфрин шумно и глубоко вздохнул. Откинул голову и, закрыв глаза, подставил лицо набиравшему силу вечернему ветру. Здесь, на свободе, ветер ощущался крепче, злее трепал волосы и не боялся обжечь лицо. Эд вспомнил обветренную кожу роолло и провёл языком по губам.

Делай быстрее, так она сказала. То, что делаешь, делай быстрее, Эд из города Эфрина. Но, проклятье, он не мог. Три года здесь и девять – в других местах, а он только начал. Он не мог торопиться, не мог быть ни настойчивым, ни безрассудным, не мог рисковать – тогда всё потеряло бы смысл.

– Ты же этого хотела от меня, – сказал Эд вслух. – Именно этого. Что ж теперь, смотри… как я это сделаю.

Он вскинул руку, швырнул зажатую в ней горсть земли, швырнул вперёд, и она с чуть слышным шорохом посыпалась вниз.

– Смотри и не мешай, – прошептал Эд и снова закрыл глаза.

Но он знал, что лжёт самому себе. Алекзайн не пыталась помешать ему. Она просто хотела его предупредить. Новый Тот, Кто Отвечает… в Эвентри. «Ты хочешь, чтобы я поехал туда и убил его, да, дорогая? Будь ты проклята… ты же знаешь, я не могу, не могу! У меня слишком многое не окончено здесь. Хотя и сделано тоже немало. То, венцом чего стал сегодняшний праздник, – это мой шедевр, Алекзайн, ты гордилась бы мной… Даже не убийством – одной лишь несмертельной раной вывести из игры целый клан. Лизабет Фосиган – послушная дочь, но она никогда не простит своему отцу этого брака, а Сальдо Бристансону – его уродства. Даже не убийством – одной лишь несмертельной раной я разом разорвал связь между конунгом и той, которая влияла на него больше всех, и пресёк обходную дорогу к конунговым милостям для десятков и сотен лизоблюдов. И первые среди них – Бристансоны, вырождающийся, но до сих пор опасный клан, единственной надеждой которого на будущее величие был этот брак. Теперь величие им не светит: бертанцы – гордый народ, и у них никогда не будет косого безъязыкого конунга со шрамом через всё лицо. Даже не убийством – одной лишь несмертельной раной я снял Бристансонов с доски, так же, как два года назад снял с доски Макатри, а потом Деббентри, а потом Лейков… Одного за другим, шаг за шагом – но мне нельзя торопиться, понимаешь, Алекзайн? Мне нельзя. И ты вообразить не можешь, как это трудно, ведь я и сам не знаю, сколько времени ещё у меня осталось… даже без этого твоего нового мальчика из Эвентри.

Мальчик из Эвентри?.. Почему я решил, что это мальчик?»

«Это всегда мальчики», – услышал он голос Алекзайн – бархатистый, насмешливый и бесконечно понимающий голос, такой, каким он был двенадцать лет назад.

Да, это всегда мальчики. И никогда – мужчины.

«Ты так давно меня не видела», – подумал Эд и открыл глаза.

Перед его взглядом не было Сотелсхейма – только тьма ночи, уползавшая в непроглядную даль. И эта тьма, вместе с этой далью, принадлежали ему, хотя ещё сами не знали об этом.

Часть 3

Дом над обрывом

1

Из его спальни было видно море. Оно разливалось немыслимой серо-стальной гладью где-то ужасно далеко – и в то же время прямо под ногами. Дом стоял на краю утёса, дугой нависавшего над Скортиарским заливом, и если высунуться в окно по пояс, то казалось, что он парит прямо над водой, покачиваясь на волнах. Но волны были очень далеко внизу, так далеко, что сюда, наверх, почти не доносилось их шума. Только если затаить дыхание и сидеть в полной тишине, можно было услышать их далёкий приглушённый рёв, будто с другой стороны света.

Адриан никогда прежде не видел моря. Откуда, если самым дальним его путешествием была семейная поездка в соседний фьев, в гости к клану Дерри, к которому по рождению принадлежала мать? Там всё было в точности таким же, как в Эвентри, только река была не так широка. По правде, Адриан никогда особо не задумывался о дальних краях и дивных местах, они не манили его так, как большинство мальчишек в его годы. Анастас иногда, взобравшись на вершину самого высокого в округе дуба, надолго оставался там и смотрел вдаль напряжённым, отстранённым взглядом, и Адриан не трогал его в такие минуты, инстинктивно понимая, что брат сейчас где-то далеко. Так далеко, как сам Анастас, видимо, никогда не окажется. Адриан был теперь там, куда тянуло Анастаса, вместо него.

Позади что-то тяжело грохнуло. Адриан подскочил и порывисто обернулся, едва не свалившись с подоконника. За последние месяцы он приучился чутко реагировать на любой подозрительный звук. Но это была всего лишь служанка, остановившаяся у самого порога с бадьёй воды. Она тащила бадью по лестнице и совсем немного не донесла – едва шагнув за порог, выпустила, расплескав по полу большую часть воды.